оле

Слово на иврите, означающее «поднимающийся», а ещё — «репатриант», естественно в обетованную, куда же ещё, не в Ирак. После 10 лет проживания статус «нового репатрианта» (а «старых» я и не встречал) самоликвидируется и больше никаких льгот не приносит.

Бумбласт! Пару дней назад, 20-го октября, грянуло 25 лет со дня приезда автора этой печатнины в Израиль. Какая-никакая, а дата, даже повод к скромному употреблению праздничных крабовых палочек например. Сложнее, когда годовщина выпадает на шабат, и к вечеру, когда уже явно нужно что-то загрузить в соцсети (иначе ж никто не посочувствует), и без того туманное праздничное настроение куда-то улетучивается. Но не память, о том первом дне на родине предков, как я её, в поисках точного определения, тогда называл. Некоторые детали дня, правда, тоже в тумане, но для этого и предназначены клавиши и микрофоны, чтоб настучать и сохранить. Кому интересно, но несмешно, читайте дальше.

1. Утро стартовало в Риге, столице янтарного и ультра-националистического края, который «родиной» может назвать разве что гордый обладатель гражданства этой помойки эуродемократии. Сначала загрузка вещей в машину анонимного знакомого мамы, и последующая, довольно нервная перегрузка их в аэропорту в большие сетки на колёсиках. Нервная, потому что вместо положенных 30 кило на человека, мы на двоих везли то ли 100, то ли чуть меньше. Аферу просёк наблюдатель от программы «Наале», в рамках которой и был оплачен авиабилет, багаж и последующее обучение в кибуце, но промолчал, святой человек.

2. Лёту было 4 часа и после краткого приветствия братьев по духу (и программе) из Белоруссии, которых присоединили к рижскому рейсу, решил подзаняться накоплением стартового капитала для будущих расходов на Святой земле. К этому случаю было заготовлено 6 кило книг, распиханных по карманам объёмной осенней куртки, которую так удачно не взвешивали. Удалось толкнуть книгу Довлатова и словарь русского мата, всё за 3 бакса. Купили мажорские дети, то ли пожалевшие меня, то ли действительно решившие запастись ещё и словарным багажом.

3. При выходе из самолёта в международном аэропорту имени Бен-Гуриона (я уже знал кто это), мне в горло вбили столб раскалённого, как мне показалось, воздуха, который имел здесь совершенно другой цвет, возможно желтоватый. первое впечатление, однако.

4. После получения каких-то временных бумаг-паспортов-аусвайсов, багажа и порции воздуха из кондиционера, в голове наконец-то оформилась мысль «где отец?». С фланга обойдя невысокого и чрезвычайно загорелого человека в сандаликах с плакатом «Шфаим» (кибуц, куда меня распределили), я инстинктивно отправился к выходу, а потом понёсся, различив в толпе опаздывающих встречателей, опять чрезвычайно загорелое, но всё же знакомое с детства, лицо. Удивительно, но никто не открыл по мне огонь.

5. Сдав мать и багаж отцу, наконец-то нашедшего себе родину во спасение, вернулся к человеку с плакатом «Шфаим» и познакомился. «Май нейм из Ицик», сказал он, а рядом стоящую девушку в леопардовой майке звали Алиса. Помимо нашей переброски в кибуц, Ицик должен был поискать чемодан Алисы, утерянный в аэропорту днём ранее.

5.1 «Отступление, или 2 Ицика». Ицика из кибуца Шфаим я запомнил надолго, из-за фамилии “Каценельсон” и из-за его тёзки, тогдашнего премьер-министра Ицхака Рабина, которого убьют 2 года спустя, в городе «который никогда не спит», он же Теляба. Сам Ицхак Рабин встречал самолёт с участниками программы «Наале» на день раньше моего приезда, потому что людей было тупо больше: 2 рейса из Москвы и ещё один из Киева, кажется. Ждали «генсека», как и полагается, несколько часов, в этой сутолоке Алиса и потеряла свой чемодан. Теперь-то понимаю, как мне повезло 20-го октября.

Ицик же Каценельсон оказался дальним потомком великого Берла Каценельсона, который в свою очередь был главным другом и соратником Бен-Гуриона (имени которого аэропорт). Книгу о Берле, написанную Анитой Шапирой, как раз закончил читать перед отлётом, в попытке понять чем живёт страна Израиль, а также рассказ Амоса Оза «Сумхи».

6. Чемодан не нашли. Всем, кому в Шфаим, сидели в микроавтобусе, чего-то жевали, ждали, я пялился на пальмы и закат, по обыкновению говорил людям гадости, всё ещё на русском языке.

7. Дороги в кибуц не помню, но вот первый кадр в самом месте: какой-то невысокий, жирный чувак с рёвом несётся за повизгивающей девицей с длинными волосами. Что-то из «Андрей Рублёва», подумалось, но с конкретным коровьим бризом на фоне. Из тьмы нас повели знакомиться ся с «мама-дома» (прямой перевод ивритского аналога Mother Superior) в единственное светлое пятно на краю корпусов. Она стояла в центре маленького кабинета, окружённая копной блондинистых волос и кучкой темноволосых девочек в майках и трусах(!!!!!!!!!!) и улыбалась новоприбывшим. Мы не поладили.

8. Последний писк гостеприимства караулил нас в кибуцной столовой, которая поражала своим огромным размером и пустотой внутри. Всё было освещено, в том числе и 2 дольки помидора, ждавших нас в качестве ужина. В кране была содовая, в хлеборезке — скрученные и изувеченные останки белого батона.

9. Удивительно тонко понимающий всё то, что отражалось на моём лице, москвич Гоша сказал на обратном пути в корпуса: «Это у всех так в первый день». Я же прикидывал, что отца уже увидел, так что нужно продержаться всего лишь неделю, до обратного рейса в Ригу, и первым делом пасть в ноги учительнице по немецкому языку, чтобы простила и вернула назад в лицей, из которого я без предупреждения свалил.

10. Меня и другого рижанина поселили в комнату к строгому мальчику из Армении, с которым, по словам темноволосых девочек, «никто не хотел жить». В тот день подошла к концу эпоха 90-х для меня, но понять это удалось намного позже.